Дождь не может идти вечно (с)
понедельник, 28 ноября 2011
воскресенье, 27 ноября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Спросили: «Как произошла зима?
Откуда началась, и что с ней будет?»
Я думаю, что зимы – те же люди,
и той же песней их душа полна.
Спросили: «Почему издалека
зима, подкравшись, нападает разом?»
(Но одиночеством омытый бьётся разум,
мелькая с быстротою поплавка).
Зима – сиротка, в чем её винить?
Растает снег, к которому привыкли…
А поутру – стекла узорный вымпел,
и рядом с этим точно можно жить.
«Так почему, - спросили, - так бела,
колючая, метельная немилость?»
А ей, быть может, белое приснилось,
и радуется, бедная, она.
Движенье дней её не пощадит,
заздравный тост ей время не отсрочит,
Но, знаете, мне крепко спится ночью,
когда зима мой белый сон хранит.
(с) А. Втюрин
Откуда началась, и что с ней будет?»
Я думаю, что зимы – те же люди,
и той же песней их душа полна.
Спросили: «Почему издалека
зима, подкравшись, нападает разом?»
(Но одиночеством омытый бьётся разум,
мелькая с быстротою поплавка).
Зима – сиротка, в чем её винить?
Растает снег, к которому привыкли…
А поутру – стекла узорный вымпел,
и рядом с этим точно можно жить.
«Так почему, - спросили, - так бела,
колючая, метельная немилость?»
А ей, быть может, белое приснилось,
и радуется, бедная, она.
Движенье дней её не пощадит,
заздравный тост ей время не отсрочит,
Но, знаете, мне крепко спится ночью,
когда зима мой белый сон хранит.
(с) А. Втюрин
Дождь не может идти вечно (с)
четверг, 24 ноября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
Юлия Друнина: «Выбираю смерть! Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!»
24.11.2011
Тогда ходило много слухов, версий о ее неожиданном самоубийстве. Казалось бы, Друнина популярна в народе, постоянно выходили книги, школьники переписывали ее стихи о любви в свои альбомы, она в руководстве Союзов писателей СССР, России, народный депутат горбачевского Верховного Совета, ордена, медали, престижные премии...
понедельник, 21 ноября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
среда, 16 ноября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
НА СНЕЖНОМ КОСТРЕ
И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
Молодые ходят ночи,
Сестры — пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.
И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, легкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала...
Так гори, и яр и светел,
Я же — легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
Молодые ходят ночи,
Сестры — пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.
И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, легкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала...
Так гори, и яр и светел,
Я же — легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
пятница, 28 октября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Три прекрасных витязя
— Нервное переутомление, — определил врач и прописал мне ежевечерние полуторачасовые прогулки перед сном.
Я представил себе нашу Вторую Глиноземную в эту пору: темные подворотни, забор с проломами вокруг новостройки, фонари, расположенные друг от друга на расстоянии полета стрелы, — и мне стало тоскливо.
— Доктор, — робко сказал я. — А днем нельзя?
— Почему нельзя, — ответил доктор. — Можно и днем. Даже нужно. Пешком на работу, пешком с работы — если не очень далеко… Но перед сном — обязательно.
Вечером, провожая меня на первую прогулку, жена сказала:
— По тротуару не ходи. И от заборов держись подальше. Лучше иди серединой улицы.
— Учи ученого, — буркнул я.
— Закуривать ни с кем не останавливайся, — продолжала жена. — Знаешь эти их приемчики: сначала — дай закурить, а потом — раздевайся. — Она задумалась, припоминая что-то. — Я после войны сразу с одним парнем дружила…
— Ну? — сказал я.
— У него пистолет был — отец с фронта привез. Правда, не стрелял — что-то там заржавело, — но помогал здорово. Подойдет к нему ночью какой-нибудь тип прикурить, а он свою папироску в ствол вставит и протягивает. Представляешь?
— Угу, — хмыкнул я. — Вот и выходила бы за этого ковбоя.
— Тебе все шуточки! — обиделась жена.
— Какие, к черту, шуточки! — мрачно сказал я, запихивая в карман гаечный ключ. — Шуточки…
На улице было темно и пустынно. Хотя кое-какая жизнь и пульсировала, судя по доносившимся звукам. Звуки эти, однако, были неутешительные. Возле забора стройки кто-то со скрипом выворачивал доску. Неизвестно, для какой цели. Может, вооружался. Где-то впереди противными голосами пели неразборчивую песню с леденящим душу припевом: «Страааашно, аж жуть!».
Я шел серединой дороги, от фонаря до фонаря. Самые темные отрезки перебегал рысью, хватаясь за бухающее сердце.
…Бандит вышел из-за угла пивного ларька. Здоровенный детина с квадратными плечами.
— Эй, гражданин! — хриплым голосом сказал он. — Прикурить не найдется?
«Вот оно!» — ахнул я, и правая рука мгновенно онемела.
Теперь, если бы даже у меня был не гаечный ключ, а пистолет, как у того жениного ухажера, я бы не смог им воспользоваться.
Левой рукой я кое-как вытащил зажигалку и начал безуспешно щелкать ею — рука позорно дрожала, огонь не высекался.
— Что ты трясешься, будто кур воровал, — неодобрительно сказал детина. — Дай-ка сюда.
Он отнял у меня зажигалку и с первой попытки добыл огонь.
И тут я увидел на рукаве у него красную повязку.
— Господи! — воскликнул я. — Так вы дружинник?! Я-то думал…
— А ты думал — мазурик, — усмехнулся он. — Правильно думал.
У меня подсеклись ноги.
— Правильно опасался, земляк, — пыхнул он сигареткой. — Здесь этой шпаны, как мусора. Запросто могут и раздеть и ухайдакать.
Тут я окончательно убедился, что он не бандит, и правая рука сама собой оживела.
— Пусть попробуют, — храбро выпрямился я. — Пусть только сунутся. А вот этого они не нюхали? — и я показал ему гаечный ключ.
— Выбрось! — строго сказал он. — Приравнивается к холодному оружию. Срок получишь.
— Извините, — хихикнул я. — Вы же дружинник. Не учел…
Дальше мы пошли вместе. Я больше не вздрагивал и не оглядывался. А чего мне было бояться рядом с дружинником?
— Ты, собственно, какого лешего по ночам блукаешь? — спросил он.
— Гуляю, — признался я. — По рекомендации врача. Полтора часика ежедневно. Перед сном.
— Врача! — остановился он. — Это какого же? Дмитрия Сергеевича?
— Точно. Откуда его знаете? Хотя, пардон, вы же дружинник. Все забываю…
— Вот что, — помявшись, сказал он. — Неудобно как-то. Вроде я тебя конвоирую. Еще подумает кто. — И он начал снимать повязку.
— Ни-ни-ни! — запротестовал я. — Выполняйте свое задание. Кому тут думать-то — нас всего двое.
— Тогда мы вот как сделаем, — он все-таки снял повязку, которая в развернутом виде оказалась почти новой дамской косынкой, и разодрал ее на две части.
— Не заругает супруга? — спросил я, подставляя рукав.
— Не узнает, — подмигнул он. — Я незаметно ее слямзил, когда уходил на это… на дежурство.
Возле «забегаловки» к нам присоединился третий. Мы сначала приняли его за пьяного, но потом разобрались: гражданин этот просто оказался очень нервный. До предела издерганный. И страшно сердитый на медицину. — Коновалы! — орал он, брызжа слюной. — Таблеток пожалели! Придумали лечение — гулять перед сном! По этому Бродвею, да? Где за каждым углом по мокрушнику!!
Он успокоился лишь после того, как мы оторвали ему полоску красной материи и повязали на рукав.
…В половине двенадцатого мы задержали первого бандита. Он бежал от гнавшихся за ним милиционеров и вымахнул прямо на нас. Правда, командир наш успел сигануть в сторону и спрятаться за газетный киоск, но оказалось — поздно. Ворюга уже разглядел повязки, понял, что его окружили, и сдался.
(с) Н. Самохин
— Нервное переутомление, — определил врач и прописал мне ежевечерние полуторачасовые прогулки перед сном.
Я представил себе нашу Вторую Глиноземную в эту пору: темные подворотни, забор с проломами вокруг новостройки, фонари, расположенные друг от друга на расстоянии полета стрелы, — и мне стало тоскливо.
— Доктор, — робко сказал я. — А днем нельзя?
— Почему нельзя, — ответил доктор. — Можно и днем. Даже нужно. Пешком на работу, пешком с работы — если не очень далеко… Но перед сном — обязательно.
Вечером, провожая меня на первую прогулку, жена сказала:
— По тротуару не ходи. И от заборов держись подальше. Лучше иди серединой улицы.
— Учи ученого, — буркнул я.
— Закуривать ни с кем не останавливайся, — продолжала жена. — Знаешь эти их приемчики: сначала — дай закурить, а потом — раздевайся. — Она задумалась, припоминая что-то. — Я после войны сразу с одним парнем дружила…
— Ну? — сказал я.
— У него пистолет был — отец с фронта привез. Правда, не стрелял — что-то там заржавело, — но помогал здорово. Подойдет к нему ночью какой-нибудь тип прикурить, а он свою папироску в ствол вставит и протягивает. Представляешь?
— Угу, — хмыкнул я. — Вот и выходила бы за этого ковбоя.
— Тебе все шуточки! — обиделась жена.
— Какие, к черту, шуточки! — мрачно сказал я, запихивая в карман гаечный ключ. — Шуточки…
На улице было темно и пустынно. Хотя кое-какая жизнь и пульсировала, судя по доносившимся звукам. Звуки эти, однако, были неутешительные. Возле забора стройки кто-то со скрипом выворачивал доску. Неизвестно, для какой цели. Может, вооружался. Где-то впереди противными голосами пели неразборчивую песню с леденящим душу припевом: «Страааашно, аж жуть!».
Я шел серединой дороги, от фонаря до фонаря. Самые темные отрезки перебегал рысью, хватаясь за бухающее сердце.
…Бандит вышел из-за угла пивного ларька. Здоровенный детина с квадратными плечами.
— Эй, гражданин! — хриплым голосом сказал он. — Прикурить не найдется?
«Вот оно!» — ахнул я, и правая рука мгновенно онемела.
Теперь, если бы даже у меня был не гаечный ключ, а пистолет, как у того жениного ухажера, я бы не смог им воспользоваться.
Левой рукой я кое-как вытащил зажигалку и начал безуспешно щелкать ею — рука позорно дрожала, огонь не высекался.
— Что ты трясешься, будто кур воровал, — неодобрительно сказал детина. — Дай-ка сюда.
Он отнял у меня зажигалку и с первой попытки добыл огонь.
И тут я увидел на рукаве у него красную повязку.
— Господи! — воскликнул я. — Так вы дружинник?! Я-то думал…
— А ты думал — мазурик, — усмехнулся он. — Правильно думал.
У меня подсеклись ноги.
— Правильно опасался, земляк, — пыхнул он сигареткой. — Здесь этой шпаны, как мусора. Запросто могут и раздеть и ухайдакать.
Тут я окончательно убедился, что он не бандит, и правая рука сама собой оживела.
— Пусть попробуют, — храбро выпрямился я. — Пусть только сунутся. А вот этого они не нюхали? — и я показал ему гаечный ключ.
— Выбрось! — строго сказал он. — Приравнивается к холодному оружию. Срок получишь.
— Извините, — хихикнул я. — Вы же дружинник. Не учел…
Дальше мы пошли вместе. Я больше не вздрагивал и не оглядывался. А чего мне было бояться рядом с дружинником?
— Ты, собственно, какого лешего по ночам блукаешь? — спросил он.
— Гуляю, — признался я. — По рекомендации врача. Полтора часика ежедневно. Перед сном.
— Врача! — остановился он. — Это какого же? Дмитрия Сергеевича?
— Точно. Откуда его знаете? Хотя, пардон, вы же дружинник. Все забываю…
— Вот что, — помявшись, сказал он. — Неудобно как-то. Вроде я тебя конвоирую. Еще подумает кто. — И он начал снимать повязку.
— Ни-ни-ни! — запротестовал я. — Выполняйте свое задание. Кому тут думать-то — нас всего двое.
— Тогда мы вот как сделаем, — он все-таки снял повязку, которая в развернутом виде оказалась почти новой дамской косынкой, и разодрал ее на две части.
— Не заругает супруга? — спросил я, подставляя рукав.
— Не узнает, — подмигнул он. — Я незаметно ее слямзил, когда уходил на это… на дежурство.
Возле «забегаловки» к нам присоединился третий. Мы сначала приняли его за пьяного, но потом разобрались: гражданин этот просто оказался очень нервный. До предела издерганный. И страшно сердитый на медицину. — Коновалы! — орал он, брызжа слюной. — Таблеток пожалели! Придумали лечение — гулять перед сном! По этому Бродвею, да? Где за каждым углом по мокрушнику!!
Он успокоился лишь после того, как мы оторвали ему полоску красной материи и повязали на рукав.
…В половине двенадцатого мы задержали первого бандита. Он бежал от гнавшихся за ним милиционеров и вымахнул прямо на нас. Правда, командир наш успел сигануть в сторону и спрятаться за газетный киоск, но оказалось — поздно. Ворюга уже разглядел повязки, понял, что его окружили, и сдался.
(с) Н. Самохин
четверг, 27 октября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Спать бы у реки
Среди пьянящих цветов
Дикой гвоздики.
(с) Басе
Среди пьянящих цветов
Дикой гвоздики.
(с) Басе
четверг, 13 октября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
ОСЕНЬЮ
Когда сквозная паутина
Разносит нити ясных дней
И под окном у селянина
Далекий благовест слышней,
Мы не грустим, пугаясь снова
Дыханья близкого зимы,
А голос лета прожитого
Яснее понимаем мы.
(с) А.Фет
Когда сквозная паутина
Разносит нити ясных дней
И под окном у селянина
Далекий благовест слышней,
Мы не грустим, пугаясь снова
Дыханья близкого зимы,
А голос лета прожитого
Яснее понимаем мы.
(с) А.Фет
Дождь не может идти вечно (с)
среда, 05 октября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
вторник, 04 октября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
ОСЕННИЙ РИТМ
Горька позолота пейзажа.
А сердце слушает жадно.
И сетовал ветер,
окутанный влажной печалью:
- Я плоть поблекших созвездий
и кровь бесконечных далей.
Я краски воспламеняю
в дремотных глубинах,
я взглядами весь изранен
ангелов и серафимов.
Тоскою и вздохами полнясь,
бурлит во мне кровь и клокочет,
мечтая дождаться триумфа
любви бессмертно-полночной.
Я в сгустках сердечной скорби,
меня привечают дети,
над сказками о королевах
парю хрусталями света,
качаюсь вечным кадилом
плененных песен,
заплывших в лазурные сети
прозрачного метра.
В моем растворились сердце
душа и тело господни,
и я притворяюсь печалью,
сумеречной и холодной,
иль лесом, бескрайним и дальним.
Веду я снов каравеллы
в таинственный сумрак ночи,
не зная, где моя гавань
и что мне судьба пророчит.
Звенели слова ветровые
нежнее ирисов вешних,
и сердце мое защемило
от этой тоски нездешней.
На бурой степной тропинке
в бреду бормотали черви:
- Мы роем земные недра
под грузом тоски вечерней.
О том, как трещат цикады
и маки цветут - мы знаем,
и сами в укромном логе
на арфе без струн играем.
О, как идеал наш прост,
но он не доходит до звезд!
А нам бы - мел собирать,
и щелкать в лесах, как птицы,
и грудью кормить детей,
гулять по росе в медунице!
Как счастливы мотыльки
и все, что луной одеты,
кто вяжет колосья в снопы,
а розы - в букеты.
И счастлив тот, кто, живя
в раю, не боится смерти,
и счастлив влюбленный в даль
крылато-свободный ветер.
И счастлив достигший славы,
не знавший жалости близких,
кому улыбнулся кротко
наш братец Франциск Ассизский.
Жалкая участь -
не понять никогда,
о чем толкуют
тополя у пруда.
Но им дорожная пыль
ответила в дымке вечерней:
- Взыскала вас щедро судьба,
вы знаете, что вы черви,
известны вам от рожденья
предметов и форм движенье.
Я ж облачком за странником
в лучах играю, белая,
мне бы в тепле понежиться,
да падаю на землю я.
В ответ на жалобы эти
деревья сказали устало:
- А нам в лазури прозрачной
парить с малолетства мечталось.
Хотелось летать орлами,
но мы разбиты грозою!
- Завидовать нам не стоит! -
раздался клекот орлиный,
лазурь ухватили звезды
когтями из ярких рубинов.
А звезды сказали: - За нами
лазурь схоронилась где-то... -
А космос: - Лазурь замкнута
надеждой в ларец заветный. -
Ему надежда ответила
из темного бездорожья:
- Сердечко мое, ты бредишь! -
И сердце вздохнуло:
- О боже!
Стоят тополя у пруда,
и осень сорвала их листья.
Мерцает серебряной чернью вода
средь пыли дорожной и мглистой.
А черви уже расползлись кто куда,
им что-то, наверное, снится.
Орлы укрываются в гнездах меж скал.
Бормочет ветер: - Я ритм вечный! -
Слышны колыбельные песни в домах,
и блеет отара овечья.
На влажном лике пейзажа
моршин проступают сети -
рубцы от задумчивых взглядов
давно истлевших столетий.
Пока отдыхают звезды
на темно-лазурных простынях,
я сердцем вижу свою мечту
и тихо шепчу:
- О господи!
О господи, кому я молюсь?
Кто ты, скажи мне, господи!
Скажи, почему нет нежности ходу,
и крепко надежде спится,
зачем, вобрав в себя всю лазурь,
глаза смежают ресницы?
О, как мне хочется закричать,
чтоб сльшал пейзаж осенний,
оплакать свой путь и свою судьбу,
как черви во мгле вечерней.
Пускай вернут человеку Любовь,
огромную, как лазурь тополевой рощи,
лазурь сердец и лазурь ума,
лазурь телесной, безмерной мощи.
среда, 28 сентября 2011
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
Дождь не может идти вечно (с)
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора -
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё - простор везде,-
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь -
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле...
(с) Ф. И. Тютчев.
Короткая, но дивная пора -
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё - простор везде,-
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь -
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле...
(с) Ф. И. Тютчев.
суббота, 24 сентября 2011
Дождь не может идти вечно (с)