Дождь не может идти вечно (с)
(с)R. Muccillo. Road nocturne
суббота, 07 июля 2012
(с)R. Muccillo. Road nocturne
Дождь не может идти вечно (с)
(с) А.В. Стекольщиков .Радостный июль.
Дождь не может идти вечно (с)
И тишина густеет,
И бродят ломкие тени,
И в комнате чуть-чуть дымно
От трубок — твоей и моей...
И я достаю осторожно
Из ящика со стихами
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.
И ты говоришь, улыбаясь:
«Ну что же, выпьем, дружище!»
И ты выбиваешь о стол
Матросскую трубку свою.
И ты запеваешь тихо
(А за окошком ветер...)
Чуть грустную и шальную
Любимую песню мою.
Я знаю, ты бред, мой милый,
Ты дым, ты мечта, но все же,
Когда посинеют окна,
Когда тишина звенит,
Ты входишь, и ты садишься
Возле окна на кушетку,
Отчаянно синеглазый,
Решительный и большой.
Ты очень красив, мой милый!
И ты приносишь с собою
Запахи прерий и моря,
Радости и цветов.
И я улыбаюсь, я очень
Рад твоему приходу.
И ты говоришь: «Павлушка,
Дай закурить, браток...»
Ты говоришь иначе,
Ведь ты не умеешь по-русски,
Ведь ты как будто испанец,
А может быть, янки ты...
И это совсем неважно —
Я-то тебя понимаю,
И ты говоришь о буре,
О море и о себе.
И я тебе по секрету
Скажу, до чего мне грустно.
Скажу, до чего мне хочется
Тоже уйти с тобой.
Поверю свои надежды,
Которые не оправдались,
Скажу про длинные ночи,
Про песни, про ветер, про дым.
Мне так хорошо с тобою,
Мой милый, мой синеглазый...
Я все-таки чуть-чуть верю,
Что где-нибудь ты живешь.
Я просто мечтатель, милый,
Я просто бродяга по крови,
И как-нибудь легким маем
Я вслед за тобой уйду.
Неправда! Я просто трусишка,
Который от скуки мечтает.
И жизнь свою я кончу
Госслужащим где-нибудь здесь.
Но только мне очень грустно
Осенними вечерами,
Но только мне очень жутко
От этой густой тишины...
Мой милый, а может, все-таки
Ты где-нибудь проживаешь?
Быть может, я вру,
Быть может,
Я тоже могу уйти?..
Зайди же, я тебя встречу
Улыбкой и рукопожатьем,
И мы с тобою сядем
У стекол, глядящих в ночь.
Из ящика со стихами
Я вытащу осторожно
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.
(с) П. Коган
И бродят ломкие тени,
И в комнате чуть-чуть дымно
От трубок — твоей и моей...
И я достаю осторожно
Из ящика со стихами
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.
И ты говоришь, улыбаясь:
«Ну что же, выпьем, дружище!»
И ты выбиваешь о стол
Матросскую трубку свою.
И ты запеваешь тихо
(А за окошком ветер...)
Чуть грустную и шальную
Любимую песню мою.
Я знаю, ты бред, мой милый,
Ты дым, ты мечта, но все же,
Когда посинеют окна,
Когда тишина звенит,
Ты входишь, и ты садишься
Возле окна на кушетку,
Отчаянно синеглазый,
Решительный и большой.
Ты очень красив, мой милый!
И ты приносишь с собою
Запахи прерий и моря,
Радости и цветов.
И я улыбаюсь, я очень
Рад твоему приходу.
И ты говоришь: «Павлушка,
Дай закурить, браток...»
Ты говоришь иначе,
Ведь ты не умеешь по-русски,
Ведь ты как будто испанец,
А может быть, янки ты...
И это совсем неважно —
Я-то тебя понимаю,
И ты говоришь о буре,
О море и о себе.
И я тебе по секрету
Скажу, до чего мне грустно.
Скажу, до чего мне хочется
Тоже уйти с тобой.
Поверю свои надежды,
Которые не оправдались,
Скажу про длинные ночи,
Про песни, про ветер, про дым.
Мне так хорошо с тобою,
Мой милый, мой синеглазый...
Я все-таки чуть-чуть верю,
Что где-нибудь ты живешь.
Я просто мечтатель, милый,
Я просто бродяга по крови,
И как-нибудь легким маем
Я вслед за тобой уйду.
Неправда! Я просто трусишка,
Который от скуки мечтает.
И жизнь свою я кончу
Госслужащим где-нибудь здесь.
Но только мне очень грустно
Осенними вечерами,
Но только мне очень жутко
От этой густой тишины...
Мой милый, а может, все-таки
Ты где-нибудь проживаешь?
Быть может, я вру,
Быть может,
Я тоже могу уйти?..
Зайди же, я тебя встречу
Улыбкой и рукопожатьем,
И мы с тобою сядем
У стекол, глядящих в ночь.
Из ящика со стихами
Я вытащу осторожно
Бутылку, наверно, рома,
А может быть, коньяку.
(с) П. Коган
пятница, 29 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
четверг, 21 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
Виктору Цою стукнуло бы 50
среда, 20 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
Алене
Мы совпали с тобой,
совпали
в день, запомнившийся навсегда.
Как слова совпадают с губами.
С пересохшим горлом —
вода.
Мы совпали, как птицы с небом.
Как земля
с долгожданным снегом
совпадает в начале зимы,
так с тобою
совпали мы.
Мы совпали,
еще не зная
ничего
о зле и добре.
И навечно
совпало с нами
это время в календаре.
(с) Р. Рождественский
Мы совпали с тобой,
совпали
в день, запомнившийся навсегда.
Как слова совпадают с губами.
С пересохшим горлом —
вода.
Мы совпали, как птицы с небом.
Как земля
с долгожданным снегом
совпадает в начале зимы,
так с тобою
совпали мы.
Мы совпали,
еще не зная
ничего
о зле и добре.
И навечно
совпало с нами
это время в календаре.
(с) Р. Рождественский
пятница, 08 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
(с )Karen Wallis
Дождь не может идти вечно (с)
Если женщина входит в твой дом,
потеснись, уступи ей просторы,
где болезни, чаи, разговоры,
споры, слезы - своим чередом,
если женщина входит в твой дом.
Приготовь свое сердце к трудам,
если ты удостоился чести -
быть хоть сколько-то рядом и вместе,
если стерпятся Рай и Бедлам,
приготовь своё сердце к трудам.
Если женщина входит в твой дом,
приготовь свое сердце к разлуке...
Позабудь про вино и науки,
стань прозрачным, как день за окном,
если женщина входит в твой дом.
Подчинись и глазам, и речам...
Ну хотя бы сначала для вида...
Ты узнаешь, что боль и обида
исчезают всегда по ночам,
уступая губам и плечам.
Расскажи ей, как можешь,
про то, что печалит тебя и тревожит,
что ты чувствуешь сердцем и кожей,
про Шопена, про джаз и Ватто,
Если что-нибудь помнишь про то...
Если женщина входит в твой дом,
может быть, она послана Богом,
и жилье твое станет чертогом,
и отныне ты к тайне ведом...
Если женщина входит в твой дом...
А. Дольский
потеснись, уступи ей просторы,
где болезни, чаи, разговоры,
споры, слезы - своим чередом,
если женщина входит в твой дом.
Приготовь свое сердце к трудам,
если ты удостоился чести -
быть хоть сколько-то рядом и вместе,
если стерпятся Рай и Бедлам,
приготовь своё сердце к трудам.
Если женщина входит в твой дом,
приготовь свое сердце к разлуке...
Позабудь про вино и науки,
стань прозрачным, как день за окном,
если женщина входит в твой дом.
Подчинись и глазам, и речам...
Ну хотя бы сначала для вида...
Ты узнаешь, что боль и обида
исчезают всегда по ночам,
уступая губам и плечам.
Расскажи ей, как можешь,
про то, что печалит тебя и тревожит,
что ты чувствуешь сердцем и кожей,
про Шопена, про джаз и Ватто,
Если что-нибудь помнишь про то...
Если женщина входит в твой дом,
может быть, она послана Богом,
и жилье твое станет чертогом,
и отныне ты к тайне ведом...
Если женщина входит в твой дом...
А. Дольский
Дождь не может идти вечно (с)
Скоро ты будешь взрослым, больше станешь и шире.
Звёзды бывают тоже маленькие и большие.
Те, что поближе – близкими, те, что подальше – дальними,
Если ты счастлив – счастливыми, если грустишь – печальными.
Звёзды бывают крупными, в южных широтах яркими,
Спелыми, словно яблоки, те, что сбивают палками.
А иногда и тусклыми точечками одинокими –
Они зовутся грустными или попросту зимними.
Восходят они далёкими, то ранними, то поздними.
Те, что одни – одинокими, те, что вместе – созвездиями.
Звёзды не умирают, вечно качают ветра их.
Если нет звёзд на небе, значит, ищи их в травах.
Если травы пожухнут, в море они зажгутся...
Звёзды не умирают, звёзды ещё зажгутся.
Звёзды не умирают, звёзды ещё вернутся.
Этим все люди живы, этим живи и ты.
Звёзды не умирают, звёзды – это надежды.
Весенние или зимние, туманные или ясные
Небесные звёзды – синие.
Все звёзды земные – красные.
Г. Поженян
Звёзды бывают тоже маленькие и большие.
Те, что поближе – близкими, те, что подальше – дальними,
Если ты счастлив – счастливыми, если грустишь – печальными.
Звёзды бывают крупными, в южных широтах яркими,
Спелыми, словно яблоки, те, что сбивают палками.
А иногда и тусклыми точечками одинокими –
Они зовутся грустными или попросту зимними.
Восходят они далёкими, то ранними, то поздними.
Те, что одни – одинокими, те, что вместе – созвездиями.
Звёзды не умирают, вечно качают ветра их.
Если нет звёзд на небе, значит, ищи их в травах.
Если травы пожухнут, в море они зажгутся...
Звёзды не умирают, звёзды ещё зажгутся.
Звёзды не умирают, звёзды ещё вернутся.
Этим все люди живы, этим живи и ты.
Звёзды не умирают, звёзды – это надежды.
Весенние или зимние, туманные или ясные
Небесные звёзды – синие.
Все звёзды земные – красные.
Г. Поженян
среда, 06 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
!["РИА](http://"http://rian.ru/i/rian_logo_small.gif" "\"РИА"){kind=logo}
!["Биография](http://"http://img.beta.rian.ru/images/66696/92/666969208.jpg")
пятница, 01 июня 2012
Дождь не может идти вечно (с)
Тридцать второе мая
Рамкопф (повышая голос)… Господин судья, прочтите внимательно разводное письмо барона Мюнхгаузена.
Судья (берет письмо, читает). «Я, Карл Фридрих Иероним…»
Рамкопф. Дату! Читайте дату!
Судья. «Тысяча семьсот семьдесят шестой год. Тридцать второго мая». Что?! (Мюнхгаузену.) Вы ошиблись, барон.
Мюнхгаузен. Почему? Я поставил точное число.
Рамкопф. Такого числа нет!
Мюнхгаузен. Ну-ну, как это — нет?.. Мне-то не рассказывайте!
Бургомистр. Если вчера было тридцать первое мая, то сегодня какое?
Мюнхгаузен. Тридцать второе… Вы только не волнуйтесь, господа. Я вам сейчас все объясню… Это — мое открытие…
Баронесса (истерически). Фигляр! Сумасшедший!
Феофил. Стреляться! Немедленно! С двух шагов!..
Мюнхгаузен. Да подождите! Я же объясню…
Мюнхгаузен. Нет, вы меня послушайте! Не может быть, чтобы один умный человек не понял другого… (Томасу.) Где Марта?
Томас. Фрау Марта переодевается, господин барон.
Мюнхгаузен. Переодевается?.. Зачем?.. Ах, да… Я же велел ей надеть подвенечное платье. Мы собирались ехать в церковь…
Бургомистр. Сразу?!
Мюнхгаузен. А чего же тянуть?..
Бургомистр. Развод и венчание в один день?!
Мюнхгаузен. Конечно! Для чего откладывать?.. И потом, какой это день тридцать второе!
Бургомистр (жалобно). Барон, ради бога, разрешите мне уйти… у меня слабое сердце… Я не смогу выдержать этого объяснения…
Мюнхгаузен. Марта умная женщина, она все поймет…
Бургомистр (Марте). Вы уже знаете, что случилось?
Марта. Нет. Но понимаю, что развод не подписан.
Бургомистр. В том-то и беда, что уже был подписан!.. Все шло идеально. И наш барон, как никогда, был выдержан… Не дерзил, не стрелял в воздух… И вдруг — эта нелепая фантазия; тридцать второе мая! (Мюнхгаузену.) Ну скажите, черт возьми, откуда оно вдруг взялось?!
Мюнхгаузен. Я вам давно пытаюсь объяснить.
Марта. Тридцать второе? Этого и я не знала.
Мюнхгаузен. Правильно! Я хотел тебе сделать сюрприз.
Бургомистр. Вы его сделали, не отчаивайтесь!
Мюнхгаузен. Послушайте же наконец! Марта! Томас!.. Бургомистр! Я открыл новый день. Это одно из самых великих открытий, а может, самое-самое… Я шел к нему через годы раздумий, наблюдений… И вот оно пришло — тридцать второе!
Бургомистр (усмехаясь). Мы это уже слышали. Я спрашиваю: откуда пришло?
Мюнхгаузен. Ответьте мне, сколько дней в году?
Бургомистр. Не знаю. И вообще, кто спрашивает: вы или мы?
Мюнхгаузен. Хорошо! Я сам буду задавать вопросы и сам на них отвечать. Вы только следите за ходом мыслей… Сколько дней в году?.. Триста шестьдесят пять!.. Точно?.. Нет, не точно— В году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти часы складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным— Но я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней шесть часов?! Оказалось, нет! В нормальном году триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды… Это подтвердит вам любой астроном, даже не столь авторитетный, как я. Надо лишь подняться к звездам с хронометром и оттуда проследить за вращением Земли. Я это делал не раз. Марта может подтвердить! Итак — три секунды неучтенного времени. За годы эти секунды складываются в минуты, за столетия — в часы. Короче, дорогие мои, за время существования нашего города нам натикало лишний день! Тридцать второе мая! (Оглядывая всех с торжествующим видом).
Бургомистр (устало.) Все?
Мюнхгаузен. Все!
Бургомистр. Вы напрасно сердитесь на слугу. Он абсолютно прав. Даже если оно и есть, ваше тридцать второе, оно никому не нужно. Поймите, барон, в мире существует определенный порядок: один день сменяет другой, за понедельником наступает вторник… Нельзя так сгоряча вламываться в движение жизни. Это недопустимо! Начнется хаос. Люди не будут знать, когда рождество, а когда — пасха… Вы же видели, как был взбешен пастор!
Мюнхгаузен. Какой пастор? При чем тут пастор?.. Мы решаем судьбы мироздания… Марта, скажи ты… Ты же понимаешь, что я прав?
Марта. Извини меня, Карл… У меня что-то все перепуталось в голове… Наверное, ты, как всегда, прав… Я не понимаю в расчетах и верю тебе… Но нас не обвенчают! Это я поняла… И я ухожу. Не сердись, милый, я устала…
Бургомистр. Барон, нельзя же так издеваться над любящей женщиной! Ради нее, ради вашей семьи вы можете признать, что сегодня … обычный день, тот, что в календаре?!
Мюнхгаузен. Да как же я могу это сделать? Все, что хотите, кроме лжи! Соглашусь на что угодно, но никогда не скажу, что белое — это черное, что тридцать второе — первое.
Бургомистр. Не знаю, можно ли теперь все это поправить?
Мюнхгаузен. Ну, ну… Всегда есть способ выкрутиться… У вас такой опыт…
Бургомистр. Попытаться, конечно, можно… Но прежде всего вы должны признать, что сегодня первое июня.
Мюнхгаузен (равнодушно). Хоть десятое…
Бургомистр (гневно). Не десятое, а первое! Не делайте, пожалуйста, одолжений!..
Мюнхгаузен. (Снимает парик.) Я все напишу, господа! Раз тридцать второе мая никому не нужно, пусть будет так… В такой день трудно жить, но легко умирать… Через пять минут барона Мюнхгаузена не станет. Можете почтить его память вставанием!..
(с) Г. Горин
Рамкопф (повышая голос)… Господин судья, прочтите внимательно разводное письмо барона Мюнхгаузена.
Судья (берет письмо, читает). «Я, Карл Фридрих Иероним…»
Рамкопф. Дату! Читайте дату!
Судья. «Тысяча семьсот семьдесят шестой год. Тридцать второго мая». Что?! (Мюнхгаузену.) Вы ошиблись, барон.
Мюнхгаузен. Почему? Я поставил точное число.
Рамкопф. Такого числа нет!
Мюнхгаузен. Ну-ну, как это — нет?.. Мне-то не рассказывайте!
Бургомистр. Если вчера было тридцать первое мая, то сегодня какое?
Мюнхгаузен. Тридцать второе… Вы только не волнуйтесь, господа. Я вам сейчас все объясню… Это — мое открытие…
Баронесса (истерически). Фигляр! Сумасшедший!
Феофил. Стреляться! Немедленно! С двух шагов!..
Мюнхгаузен. Да подождите! Я же объясню…
Мюнхгаузен. Нет, вы меня послушайте! Не может быть, чтобы один умный человек не понял другого… (Томасу.) Где Марта?
Томас. Фрау Марта переодевается, господин барон.
Мюнхгаузен. Переодевается?.. Зачем?.. Ах, да… Я же велел ей надеть подвенечное платье. Мы собирались ехать в церковь…
Бургомистр. Сразу?!
Мюнхгаузен. А чего же тянуть?..
Бургомистр. Развод и венчание в один день?!
Мюнхгаузен. Конечно! Для чего откладывать?.. И потом, какой это день тридцать второе!
Бургомистр (жалобно). Барон, ради бога, разрешите мне уйти… у меня слабое сердце… Я не смогу выдержать этого объяснения…
Мюнхгаузен. Марта умная женщина, она все поймет…
Бургомистр (Марте). Вы уже знаете, что случилось?
Марта. Нет. Но понимаю, что развод не подписан.
Бургомистр. В том-то и беда, что уже был подписан!.. Все шло идеально. И наш барон, как никогда, был выдержан… Не дерзил, не стрелял в воздух… И вдруг — эта нелепая фантазия; тридцать второе мая! (Мюнхгаузену.) Ну скажите, черт возьми, откуда оно вдруг взялось?!
Мюнхгаузен. Я вам давно пытаюсь объяснить.
Марта. Тридцать второе? Этого и я не знала.
Мюнхгаузен. Правильно! Я хотел тебе сделать сюрприз.
Бургомистр. Вы его сделали, не отчаивайтесь!
Мюнхгаузен. Послушайте же наконец! Марта! Томас!.. Бургомистр! Я открыл новый день. Это одно из самых великих открытий, а может, самое-самое… Я шел к нему через годы раздумий, наблюдений… И вот оно пришло — тридцать второе!
Бургомистр (усмехаясь). Мы это уже слышали. Я спрашиваю: откуда пришло?
Мюнхгаузен. Ответьте мне, сколько дней в году?
Бургомистр. Не знаю. И вообще, кто спрашивает: вы или мы?
Мюнхгаузен. Хорошо! Я сам буду задавать вопросы и сам на них отвечать. Вы только следите за ходом мыслей… Сколько дней в году?.. Триста шестьдесят пять!.. Точно?.. Нет, не точно— В году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти часы складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным— Но я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней шесть часов?! Оказалось, нет! В нормальном году триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды… Это подтвердит вам любой астроном, даже не столь авторитетный, как я. Надо лишь подняться к звездам с хронометром и оттуда проследить за вращением Земли. Я это делал не раз. Марта может подтвердить! Итак — три секунды неучтенного времени. За годы эти секунды складываются в минуты, за столетия — в часы. Короче, дорогие мои, за время существования нашего города нам натикало лишний день! Тридцать второе мая! (Оглядывая всех с торжествующим видом).
Бургомистр (устало.) Все?
Мюнхгаузен. Все!
Бургомистр. Вы напрасно сердитесь на слугу. Он абсолютно прав. Даже если оно и есть, ваше тридцать второе, оно никому не нужно. Поймите, барон, в мире существует определенный порядок: один день сменяет другой, за понедельником наступает вторник… Нельзя так сгоряча вламываться в движение жизни. Это недопустимо! Начнется хаос. Люди не будут знать, когда рождество, а когда — пасха… Вы же видели, как был взбешен пастор!
Мюнхгаузен. Какой пастор? При чем тут пастор?.. Мы решаем судьбы мироздания… Марта, скажи ты… Ты же понимаешь, что я прав?
Марта. Извини меня, Карл… У меня что-то все перепуталось в голове… Наверное, ты, как всегда, прав… Я не понимаю в расчетах и верю тебе… Но нас не обвенчают! Это я поняла… И я ухожу. Не сердись, милый, я устала…
Бургомистр. Барон, нельзя же так издеваться над любящей женщиной! Ради нее, ради вашей семьи вы можете признать, что сегодня … обычный день, тот, что в календаре?!
Мюнхгаузен. Да как же я могу это сделать? Все, что хотите, кроме лжи! Соглашусь на что угодно, но никогда не скажу, что белое — это черное, что тридцать второе — первое.
Бургомистр. Не знаю, можно ли теперь все это поправить?
Мюнхгаузен. Ну, ну… Всегда есть способ выкрутиться… У вас такой опыт…
Бургомистр. Попытаться, конечно, можно… Но прежде всего вы должны признать, что сегодня первое июня.
Мюнхгаузен (равнодушно). Хоть десятое…
Бургомистр (гневно). Не десятое, а первое! Не делайте, пожалуйста, одолжений!..
Мюнхгаузен. (Снимает парик.) Я все напишу, господа! Раз тридцать второе мая никому не нужно, пусть будет так… В такой день трудно жить, но легко умирать… Через пять минут барона Мюнхгаузена не станет. Можете почтить его память вставанием!..
(с) Г. Горин
вторник, 08 мая 2012
Дождь не может идти вечно (с)
понедельник, 30 апреля 2012
Дождь не может идти вечно (с)
суббота, 21 апреля 2012
Дождь не может идти вечно (с)
Выдвигаюсь на Арену, надеюсь сегодня мы возьмем кубок.
вторник, 17 апреля 2012
Дождь не может идти вечно (с)
четверг, 12 апреля 2012
Дождь не может идти вечно (с)
суббота, 07 апреля 2012
Дождь не может идти вечно (с)
В листве березовой, осиновой
В листве березовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет от платья синего,
от василькового венка.
Твой образ легкий и блистающий
как на ладони я держу
и бабочкой неулетающей
благоговейно дорожу.
И много лет прошло, и счастливо
я прожил без тебя, а все ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живешь.
Но если встретиться нежданная
судьба заставила бы нас,
меня бы, как уродство странное,
твой образ нынешний потряс.
Обиды нет неизъяснимее:
ты чуждой жизнью обросла.
Ни платья синего, ни имени
ты для меня не сберегла.
И все давным-давно просрочено,
и я молюсь, и ты молись,
чтоб на утоптанной обочине
мы в тусклый вечер не сошлись.
(с) В. Набоков
В листве березовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет от платья синего,
от василькового венка.
Твой образ легкий и блистающий
как на ладони я держу
и бабочкой неулетающей
благоговейно дорожу.
И много лет прошло, и счастливо
я прожил без тебя, а все ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живешь.
Но если встретиться нежданная
судьба заставила бы нас,
меня бы, как уродство странное,
твой образ нынешний потряс.
Обиды нет неизъяснимее:
ты чуждой жизнью обросла.
Ни платья синего, ни имени
ты для меня не сберегла.
И все давным-давно просрочено,
и я молюсь, и ты молись,
чтоб на утоптанной обочине
мы в тусклый вечер не сошлись.
(с) В. Набоков
суббота, 31 марта 2012
Дождь не может идти вечно (с)
Настанет лень - и в воздухе растает
Твое лицо.
Настанет день - тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень - рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день - и голос мой споткнется
О немоту.
И побреду я, глаз не подымая,
К своей беде.
Что нет тебя, еще не понимая.
Совсем. Нигде.
Что ты оторван от меня внезапно,
Еще любя.
Пойду туда, где голос твой и запах,
Где нет тебя.
Настанет день - глаза мои забудут
Твое лицо.
Настанет день - тоски уже не будет
В конце концов.
Настанет день - забудут мои руки
Твой контур плеч.
Твой смех и взгляд под тяжестью разлуки
Мне не сберечь.
Но тайный свет любви неутоленной
Неугасим.
И образ твой в душе запечатленный
Навек храним.
Но чудо вот! Последняя награда
За боль мою -
Еще ты есть. Ты здесь еще. Ты рядом!
И я пою:
Настанет день - и в воздухе растает
Твое лицо.
Настанет день - тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень - рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день...
(с) К. Яровая
Твое лицо.
Настанет день - тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень - рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день - и голос мой споткнется
О немоту.
И побреду я, глаз не подымая,
К своей беде.
Что нет тебя, еще не понимая.
Совсем. Нигде.
Что ты оторван от меня внезапно,
Еще любя.
Пойду туда, где голос твой и запах,
Где нет тебя.
Настанет день - глаза мои забудут
Твое лицо.
Настанет день - тоски уже не будет
В конце концов.
Настанет день - забудут мои руки
Твой контур плеч.
Твой смех и взгляд под тяжестью разлуки
Мне не сберечь.
Но тайный свет любви неутоленной
Неугасим.
И образ твой в душе запечатленный
Навек храним.
Но чудо вот! Последняя награда
За боль мою -
Еще ты есть. Ты здесь еще. Ты рядом!
И я пою:
Настанет день - и в воздухе растает
Твое лицо.
Настанет день - тебя со мной не станет
В конце концов.
Растает тень - рука моя наткнется
На пустоту.
Настанет день...
(с) К. Яровая
пятница, 23 марта 2012
Дождь не может идти вечно (с)
А еще тебе говорят, что ты не один
И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма,
И киваешь им, окей, мол, ты убедил,
Но один, один, пока не сойдешь с ума,
А когда сойдешь, на запасном его пути,
Где по пояс ромашка, хмель, резеда, чабрец,
Не встречают те, с кем можешь себя сплести,
Не встречают те, с кем мог бы себя обресть,
Ты не скажешь им, что пока не идет почтарь,
Ты еще не надписан, еще не прошел в печать,
Ты еще умеешь жить говорить мечтать,
Но уже не можешь петь обнимать молчать.
И пока еще тлеет зарево в синеве
То есть солнце садится в девять без десяти
Ты успеешь надписать голубой конверт
И лизнуть вишневую марку, прочти, прости,
Извини, что я так и остался, не вовлечен,
Не влетел в трубу, не вошел в перебор ладов,
Золотая пчела, присевшая на плечо
Серебристый пепел, ссыпавшийся в ладонь.
И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма,
Тьма накрыла город, обшарпанные дома,
Говорят, что вроде мимо прошла зима,
Ты глядишь на них со страхом: была зима?
Но блестят проливные рельсы в сухой пыли,
Подожди не бойся выпей на посошок
Если скажут слейся, то ты уже все пролил,
Если скажут сойди с пути, ты уже сошел.
Лишь постольку ты можешь в девять без двух секунд
Погибая от солнца, вплавленного в груди,
Говорить, что уже повинного – не секут,
Говорить, что уже погибшего – не судить.
Говорить, что ни с кем из нынешних не в родстве,
Если кто и случился рядом – его вина
Ровно в девять на эту землю придет рассвет
То есть прямо на станцию в девять придет весна.
Лебеда, чабрец цветут у тебя в груди,
Потому что ты письмо, чернильная вязь,
А еще тебе говорят, что ты не один,
Не один, динь-динь, не один, не один из вас.
Ты не вышел станом, словом, собой, лицом,
Красной ручкой надписан адрес и голубой
Ветер пахнет сухим и радостным чабрецом
Позволяет не быть, забыть, да, не быть собой.
Не один, зерно, сбереженное воробьем,
Не один, и рельсы, и улей, и почтальон,
Открываешь письмо, в котором подряд, подряд:
Не один, говорят. Не один, тебе говорят.
И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма,
И киваешь им, окей, мол, ты убедил,
Но один, один, пока не сойдешь с ума,
А когда сойдешь, на запасном его пути,
Где по пояс ромашка, хмель, резеда, чабрец,
Не встречают те, с кем можешь себя сплести,
Не встречают те, с кем мог бы себя обресть,
Ты не скажешь им, что пока не идет почтарь,
Ты еще не надписан, еще не прошел в печать,
Ты еще умеешь жить говорить мечтать,
Но уже не можешь петь обнимать молчать.
И пока еще тлеет зарево в синеве
То есть солнце садится в девять без десяти
Ты успеешь надписать голубой конверт
И лизнуть вишневую марку, прочти, прости,
Извини, что я так и остался, не вовлечен,
Не влетел в трубу, не вошел в перебор ладов,
Золотая пчела, присевшая на плечо
Серебристый пепел, ссыпавшийся в ладонь.
И таких, как ты, говорят, еще тьма и тьма,
Тьма накрыла город, обшарпанные дома,
Говорят, что вроде мимо прошла зима,
Ты глядишь на них со страхом: была зима?
Но блестят проливные рельсы в сухой пыли,
Подожди не бойся выпей на посошок
Если скажут слейся, то ты уже все пролил,
Если скажут сойди с пути, ты уже сошел.
Лишь постольку ты можешь в девять без двух секунд
Погибая от солнца, вплавленного в груди,
Говорить, что уже повинного – не секут,
Говорить, что уже погибшего – не судить.
Говорить, что ни с кем из нынешних не в родстве,
Если кто и случился рядом – его вина
Ровно в девять на эту землю придет рассвет
То есть прямо на станцию в девять придет весна.
Лебеда, чабрец цветут у тебя в груди,
Потому что ты письмо, чернильная вязь,
А еще тебе говорят, что ты не один,
Не один, динь-динь, не один, не один из вас.
Ты не вышел станом, словом, собой, лицом,
Красной ручкой надписан адрес и голубой
Ветер пахнет сухим и радостным чабрецом
Позволяет не быть, забыть, да, не быть собой.
Не один, зерно, сбереженное воробьем,
Не один, и рельсы, и улей, и почтальон,
Открываешь письмо, в котором подряд, подряд:
Не один, говорят. Не один, тебе говорят.
Дождь не может идти вечно (с)
Сходили на Белоснежку и месть гномов. Порадовала Джулия Робертс. Особенные эмоции вызвала финальная песня. Этакое обращение к Болливуду.