Дождь не может идти вечно (с)
На солнце графин и бревенчатый стол понемногу
Привыкли к мельканию лиц, протяженности зим.
Кого собирала, чтоб после отправить в дорогу, -
Всегда уходили, а я горевала по ним.
Кого ни возьми - Одиссей, только невозвращенец.
Никто не приходит обратно из наших морей.
Стоять и стоять мне, на это сияние щерясь,
И думать о каждом, не бросившем здесь якорей.
Здесь время тягучее, словно расплавлено жаром,
Здесь радости плотские, нежности дрожь и азарт.
Но кто ни появится смертный с нездешним загаром,
Востребован вечностью, и не приходит назад.
Меня поселили над водами Стикса, вменили
Любить уходящих к причалу, водою живой
Отпаивать их, не за тем, чтобы жили и жили,
А чтобы не страшно спускаться к воде моровой.
На солнце играет отрада в прозрачном сосуде,
И бревна рассохлись, где встарь проливалась она.
Все замерло. Кто-то за дверью, Харон или люди.
И кто-то вошел. И моя холодеет спина.
Привыкли к мельканию лиц, протяженности зим.
Кого собирала, чтоб после отправить в дорогу, -
Всегда уходили, а я горевала по ним.
Кого ни возьми - Одиссей, только невозвращенец.
Никто не приходит обратно из наших морей.
Стоять и стоять мне, на это сияние щерясь,
И думать о каждом, не бросившем здесь якорей.
Здесь время тягучее, словно расплавлено жаром,
Здесь радости плотские, нежности дрожь и азарт.
Но кто ни появится смертный с нездешним загаром,
Востребован вечностью, и не приходит назад.
Меня поселили над водами Стикса, вменили
Любить уходящих к причалу, водою живой
Отпаивать их, не за тем, чтобы жили и жили,
А чтобы не страшно спускаться к воде моровой.
На солнце играет отрада в прозрачном сосуде,
И бревна рассохлись, где встарь проливалась она.
Все замерло. Кто-то за дверью, Харон или люди.
И кто-то вошел. И моя холодеет спина.