Дождь не может идти вечно (с)
Коник
Николай ждал дочь на крыльце и думал о том, что время в старости несется галопом, а сил не прибавляется. Вчера, когда пилил на дрова старый сруб, он нашел положенные под угол два золотых червонца — «на счастье». Первый раз в жизни подержал в руках настоящее золото и, конечно же, размечтался. Знакомый фермер как раз продавал старый трактор, который сильно облегчил бы его жизнь. Сегодня он собирался отнести золотые в скупку.
читать дальшеС неба летели белые мухи, солнцу сквозь них было не пробиться. Вороны клевали в огороде останки приблудной кошки и отрывисто каркали. Последние набухшие от влаги листья спешили прилепиться к раскисшей земле. Сапоги увязали в ней по щиколотку и издавали при ходьбе чмокающие звуки. Заслышав их, Леночка пряталась за печку в свой закут.
С самого детства она была робкая, любила кошек больше, чем людей, доучилась до восьмого класса, а дальше не смогла из-за преследовавших ее видений и неожиданных обмороков. Врач сказал, что девочка серьезно больна, но они тогда не отдали ее в лечебницу. Дочка подолгу просиживала на диване у окна. Над диваном висел коврик с тройкой белоснежных коней, уносящих сани от стаи волков. Глаза хищников горели алым цветом, как угли в печке. Когда Леночка была маленькая, она плакала — боялась злых зверей. Мать ее утешала:
— Эти белогривые кони — волшебные, им никто не страшен.
Леночка успокаивалась и засыпала.
В ночь, когда вынесли мать, Николай хватил на поминках лишнего. Его довели до кровати, бросили на тюфяк, не раздевая. Он захрапел, всклокоченная борода с застрявшими в ней крошками хлеба и махорки отбрасывала на стену кудлатую тень. Пьяный вдовец кривил рот, бормотал сквозь сон ругательства, срывая на ком-то свой гнев. В небе переливались далекие зеленые звезды, луна походила на восковой лоб покойной, Балахонье за окном словно вымерло — в городе отключили электричество.
Леночка зажгла свечу, срывающимся голосом позвала отца. От болезненного красно-желтого света, мятущегося по неровно оклеенным обоями стенам, от теней, шныряющих по углам, скачущих с балки на балку, стало совсем страшно. Леночка разрыдалась в голос, хватая воздух ртом, на заплетающихся ногах прошла несколько шагов. Скрюченными пальцами, словно кого-то ловя, она тянулась к спящему, но вокруг все вдруг заплясало, закрутилось, засверкали чьи-то кровожадно горящие глаза. Вдобавок луна свалилась с неба прямо на крышу, потолок просел, сдавил грудь и живот. И тогда, задрожав всем телом, девушка испытала боль, как роженица, и закричала громко, и в кровь искусала свои красивые губы.
Утром Леночку нашли без сознания: стиснутые зубы, глаза — две крупные капли, примерзшие к стенке оцинкованного ведра. Несколько месяцев больная провела в психиатрическом отделении. Врачи подлатали ее, как портной — расползающуюся шубу: носить можно, форсить нет. Как на грех, Николая прогнали на пенсию. Выжить в городе вдвоем на нищенские деньги они б не смогли — отец перевез тридцатилетнюю дочь в родную деревню, в единственный уцелевший там дом. Ближайшее жилье находилось в шести километрах. Он заткнул паклей и обмазал глиной старые бревна, оштукатурил и побелил печи, заменил в рамах разбитые стекла. Здесь зажили тихо и скрытно, нападавшие на больную корчи и обмороки проходили вдали от человеческих глаз. Корова и четыре овцы с ягнятами, куры, картошка и огород — отцу с дочерью подолгу приходилось работать на чистом воздухе. Леночка полюбила доить корову и вся светилась от счастья, процеживая через марлю пенящееся молоко. Животные и кислород лечили дочь лучше лекарств, отгонявших призраки, но погружавших ее в оцепенение. Маленькие таблетки вытягивали из души какую-то важную часть, позволяющую смеяться и принимать с удовольствием простые радости жизни.
Таблетки она обычно пила осенью: красный цвет листьев тревожил ее. Николай ходил за больной, как за новорожденной, дочка послушно выполняла все, что он ей говорил, перед сном садилась на диван, клала голову ему на плечо, и он гладил ее, едва прикасаясь к волосам.
Уже месяц как она закончила курс. Чувствовала себя сносно, внезапные страхи и легкие обмороки в счет не шли. Дочь, как и природа вокруг, копила силы, чтобы пережить зиму. Сена, муки и дров было запасено с излишком, но все же трактор им бы очень пригодился.
Вот почему Николай и собрался к фермеру. Он встал с крыльца и позвал дочь. Леночка вышла на улицу. Вскоре они уже месили дорожную грязь: оставлять ее одну надолго отец боялся. В Балахонье за червонцы дали шесть тысяч рублей. До фермера доехали на попутке, но трактор, оказалось, стоил все двадцать.
— За шесть тысяч отдам жеребенка, конь будет — загляденье!
«Пахать-то он начнет только через три года, — подумал Николай. — А кто знает, что за это время произойдет?»
Коник оказался белый как молоко, чистый и ухоженный, только на лбу у него нарос уродливый костяной бугор и ноги не вполне удались — коротковатые, но жилистые. Леночка повисла на отцовском рукаве:
— Покупай! Они ж его на колбасу сдадут.
Николай представил, как синее лезвие перерезает белую шею, мясник отпрыгивает в сторону, чтоб не запачкаться, привязанного к ограде жеребенка бьет крупная дрожь. И вот ноги у него подгибаются, он падает на землю и вытягивает голову, как засыпающая от усталости корова. Николай вздохнул и полез за деньгами.
Глину на дороге подморозило, наледь на камнях искрилась и сверкала. Леночка шла рядом с жеребенком и время от времени трогала его смешную голову. Дома он сколотил в сарае стойло, наносил сена и напоил жеребчика. Тот стоял смирно, глядел большими блестящими глазами на тяжело вздыхающую корову. Ей было жалко отнятого у нее пространства. Николай прикрикнул на нее, буренка мотнула головой и привычно заработала челюстями, перемалывая жвачку.
День вдруг стремительно кончился, за окном уже стояла темень, красная планета над лесом горела неярко, как лампочка на столбе у пожарного участка, зато звезды весело поблескивали, предвещая мороз. Он поел, лег в кровать, и привычные думы навалились в темноте: что будет с дочкой, когда он помрет.
Николай проснулся посреди ночи. В избе было душно, стекла запотели. Тикали часы, за обоями пробиралась на кухню мышь. За окном хищно свистел ветер. Он заглянул за занавеску в дочкин закут, но ее там не было. Николай накинул ватник и поспешил на двор. Из скотного сарая сочился серебряный свет, странные пятна скользили по низким балкам. Ноги предательски дрожали. На цыпочках он подкрался к скотнику, заглянул в щель приоткрытой двери. Леночка, обнимая коника за шею, перебирала пальцами густую белую гриву, словно заплетала ее в косички. Большая голова покоилась на плече у девушки: уши слегка приподняты, в полузакрытых глазах истома. На лбу его, на месте странного бугра, проклюнулся витой рог. От него-то и исходило серебристое сияние. Леночка что-то нашептывала жеребенку — так только что отнявшая грудь мать шепчет осоловевшему от молока младенцу. Коник сперва прислушивался к ее бормотанию, затем весело фыркнул, мотнул головой и уткнулся влажным носом в ее колено.
В глазах у Николая защипало, по телу пробежал слабый электрический разряд, словно язык коснулся клемм батарейки. Время вдруг остановилось. Такого не было даже в детстве, когда мир был ярким и безопасным, день нескончаемым, а вороны, усевшись на конек крыши, пересказывали ему диковинные сказки. В те времена они не клевали поутру мокрый трупик кошки, жадно перескакивая на коротких лапах. Казалось, они питались одной манной небесной и пронзительно чистым воздухом.
(с) П. Алешковский
Николай ждал дочь на крыльце и думал о том, что время в старости несется галопом, а сил не прибавляется. Вчера, когда пилил на дрова старый сруб, он нашел положенные под угол два золотых червонца — «на счастье». Первый раз в жизни подержал в руках настоящее золото и, конечно же, размечтался. Знакомый фермер как раз продавал старый трактор, который сильно облегчил бы его жизнь. Сегодня он собирался отнести золотые в скупку.
читать дальшеС неба летели белые мухи, солнцу сквозь них было не пробиться. Вороны клевали в огороде останки приблудной кошки и отрывисто каркали. Последние набухшие от влаги листья спешили прилепиться к раскисшей земле. Сапоги увязали в ней по щиколотку и издавали при ходьбе чмокающие звуки. Заслышав их, Леночка пряталась за печку в свой закут.
С самого детства она была робкая, любила кошек больше, чем людей, доучилась до восьмого класса, а дальше не смогла из-за преследовавших ее видений и неожиданных обмороков. Врач сказал, что девочка серьезно больна, но они тогда не отдали ее в лечебницу. Дочка подолгу просиживала на диване у окна. Над диваном висел коврик с тройкой белоснежных коней, уносящих сани от стаи волков. Глаза хищников горели алым цветом, как угли в печке. Когда Леночка была маленькая, она плакала — боялась злых зверей. Мать ее утешала:
— Эти белогривые кони — волшебные, им никто не страшен.
Леночка успокаивалась и засыпала.
В ночь, когда вынесли мать, Николай хватил на поминках лишнего. Его довели до кровати, бросили на тюфяк, не раздевая. Он захрапел, всклокоченная борода с застрявшими в ней крошками хлеба и махорки отбрасывала на стену кудлатую тень. Пьяный вдовец кривил рот, бормотал сквозь сон ругательства, срывая на ком-то свой гнев. В небе переливались далекие зеленые звезды, луна походила на восковой лоб покойной, Балахонье за окном словно вымерло — в городе отключили электричество.
Леночка зажгла свечу, срывающимся голосом позвала отца. От болезненного красно-желтого света, мятущегося по неровно оклеенным обоями стенам, от теней, шныряющих по углам, скачущих с балки на балку, стало совсем страшно. Леночка разрыдалась в голос, хватая воздух ртом, на заплетающихся ногах прошла несколько шагов. Скрюченными пальцами, словно кого-то ловя, она тянулась к спящему, но вокруг все вдруг заплясало, закрутилось, засверкали чьи-то кровожадно горящие глаза. Вдобавок луна свалилась с неба прямо на крышу, потолок просел, сдавил грудь и живот. И тогда, задрожав всем телом, девушка испытала боль, как роженица, и закричала громко, и в кровь искусала свои красивые губы.
Утром Леночку нашли без сознания: стиснутые зубы, глаза — две крупные капли, примерзшие к стенке оцинкованного ведра. Несколько месяцев больная провела в психиатрическом отделении. Врачи подлатали ее, как портной — расползающуюся шубу: носить можно, форсить нет. Как на грех, Николая прогнали на пенсию. Выжить в городе вдвоем на нищенские деньги они б не смогли — отец перевез тридцатилетнюю дочь в родную деревню, в единственный уцелевший там дом. Ближайшее жилье находилось в шести километрах. Он заткнул паклей и обмазал глиной старые бревна, оштукатурил и побелил печи, заменил в рамах разбитые стекла. Здесь зажили тихо и скрытно, нападавшие на больную корчи и обмороки проходили вдали от человеческих глаз. Корова и четыре овцы с ягнятами, куры, картошка и огород — отцу с дочерью подолгу приходилось работать на чистом воздухе. Леночка полюбила доить корову и вся светилась от счастья, процеживая через марлю пенящееся молоко. Животные и кислород лечили дочь лучше лекарств, отгонявших призраки, но погружавших ее в оцепенение. Маленькие таблетки вытягивали из души какую-то важную часть, позволяющую смеяться и принимать с удовольствием простые радости жизни.
Таблетки она обычно пила осенью: красный цвет листьев тревожил ее. Николай ходил за больной, как за новорожденной, дочка послушно выполняла все, что он ей говорил, перед сном садилась на диван, клала голову ему на плечо, и он гладил ее, едва прикасаясь к волосам.
Уже месяц как она закончила курс. Чувствовала себя сносно, внезапные страхи и легкие обмороки в счет не шли. Дочь, как и природа вокруг, копила силы, чтобы пережить зиму. Сена, муки и дров было запасено с излишком, но все же трактор им бы очень пригодился.
Вот почему Николай и собрался к фермеру. Он встал с крыльца и позвал дочь. Леночка вышла на улицу. Вскоре они уже месили дорожную грязь: оставлять ее одну надолго отец боялся. В Балахонье за червонцы дали шесть тысяч рублей. До фермера доехали на попутке, но трактор, оказалось, стоил все двадцать.
— За шесть тысяч отдам жеребенка, конь будет — загляденье!
«Пахать-то он начнет только через три года, — подумал Николай. — А кто знает, что за это время произойдет?»
Коник оказался белый как молоко, чистый и ухоженный, только на лбу у него нарос уродливый костяной бугор и ноги не вполне удались — коротковатые, но жилистые. Леночка повисла на отцовском рукаве:
— Покупай! Они ж его на колбасу сдадут.
Николай представил, как синее лезвие перерезает белую шею, мясник отпрыгивает в сторону, чтоб не запачкаться, привязанного к ограде жеребенка бьет крупная дрожь. И вот ноги у него подгибаются, он падает на землю и вытягивает голову, как засыпающая от усталости корова. Николай вздохнул и полез за деньгами.
Глину на дороге подморозило, наледь на камнях искрилась и сверкала. Леночка шла рядом с жеребенком и время от времени трогала его смешную голову. Дома он сколотил в сарае стойло, наносил сена и напоил жеребчика. Тот стоял смирно, глядел большими блестящими глазами на тяжело вздыхающую корову. Ей было жалко отнятого у нее пространства. Николай прикрикнул на нее, буренка мотнула головой и привычно заработала челюстями, перемалывая жвачку.
День вдруг стремительно кончился, за окном уже стояла темень, красная планета над лесом горела неярко, как лампочка на столбе у пожарного участка, зато звезды весело поблескивали, предвещая мороз. Он поел, лег в кровать, и привычные думы навалились в темноте: что будет с дочкой, когда он помрет.
Николай проснулся посреди ночи. В избе было душно, стекла запотели. Тикали часы, за обоями пробиралась на кухню мышь. За окном хищно свистел ветер. Он заглянул за занавеску в дочкин закут, но ее там не было. Николай накинул ватник и поспешил на двор. Из скотного сарая сочился серебряный свет, странные пятна скользили по низким балкам. Ноги предательски дрожали. На цыпочках он подкрался к скотнику, заглянул в щель приоткрытой двери. Леночка, обнимая коника за шею, перебирала пальцами густую белую гриву, словно заплетала ее в косички. Большая голова покоилась на плече у девушки: уши слегка приподняты, в полузакрытых глазах истома. На лбу его, на месте странного бугра, проклюнулся витой рог. От него-то и исходило серебристое сияние. Леночка что-то нашептывала жеребенку — так только что отнявшая грудь мать шепчет осоловевшему от молока младенцу. Коник сперва прислушивался к ее бормотанию, затем весело фыркнул, мотнул головой и уткнулся влажным носом в ее колено.
В глазах у Николая защипало, по телу пробежал слабый электрический разряд, словно язык коснулся клемм батарейки. Время вдруг остановилось. Такого не было даже в детстве, когда мир был ярким и безопасным, день нескончаемым, а вороны, усевшись на конек крыши, пересказывали ему диковинные сказки. В те времена они не клевали поутру мокрый трупик кошки, жадно перескакивая на коротких лапах. Казалось, они питались одной манной небесной и пронзительно чистым воздухом.
(с) П. Алешковский